«Главное, чтоб у него не было свободного времени!» А перегруженный ребенок не знает, чего хочет

Тьютор Дмитрий Зеливанский — о том, как подростку выбирать будущее

Валерия Дикарева

30 сентября, 2020

Родители привыкли выбирать за детей: хороший детский сад, лучшую школу, репетитора, кружок и спортивную секцию или сразу несколько. Ребенок устал, ничему не рад, но послушно следует за взрослыми. И когда в 11 классе у него спрашивают: «Куда будешь поступать?» — он не знает, что ответить. Дмитрий Зеливанский, руководитель проектов «Новой школы», в прямом эфире рассказал о том, что делать подростку, когда он собирается выбирать будущее.

— Почему тьютор сегодня стал необходим? Разве для выбора недостаточно воли ученика, родителей и советов учителей? 

— В принципе, было бы достаточно воли ученика, если бы она была. Но воля — это не то, с чем рождаются. А если добавить сюда навык выбирать… Причем выбирать не просто так (есть у меня три варианта — какой-то выбрал), а выбирать от сердца, что ли. Выбирать свое, уметь выбирать не то, что мне рекомендуют родители, социум, а идти из себя, то это непростой навык, который развивается постепенно. 

Тьютор по сути учит ребенка делать свой выбор. И идти в нем до какой-то точки, где или понятно, что он верный, или нужно вернуться, перевыбрать — работать с этой кризисной ситуацией, или, можно сказать, неопределенной, где нам постоянно нужно делать выборы. 

И, в общем-то, этот мир сегодняшний отличается от старого, где дорожки были понятны, очевидны, а выбор был простой; или, можно сказать, его почти не было. Сегодня подросткам действительно стало сложнее. Нет четких понятных вариантов, а нужно как-то в этом всем ориентироваться и действовать. Тьютор — это такой помощник, который не выбирает за ребенка, а помогает ему научиться выбирать.

— А как это технически происходит? Приходит тьютор, приходит ребенок, садятся друг напротив друга. О чем разговор идет?

— Для того, чтобы сделать выбор, надо понимать себя и мир, в котором я выбираю. Две эти стороны мы и пытаемся освоить. Вначале тьютор обращает ребенка к самому себе и спрашивает про его интересы, запросы, наклонности, мотивы, опыт какой-то, про его слабые и сильные стороны.

К сожалению, в сегодняшней школе профориентация есть, а вот самоориентации нет.

Никто особо не спрашивает детей, дают какой-то набор предметов, программу — и они должны это делать. 

А здесь ситуация обратная: мы идем от ребенка, достаем из него интересы, запросы, а потом пытаемся их реализовывать. То есть, мы ему предлагаем пробовать. 

Основная задача тьютора на следующем этапе — это организовать пробу любой детской гипотезы. «Я хочу быть врачом». Давай попробуем. Давай разберемся, как эта сфера устроена. И ребенок разбирается. Тьютор помогает организовать ему это направление. Но ребенок сам делает шаги для того, чтобы что-то понять и вообще научиться понимать, пробовать, ошибаться, делать выводы, перепробовать. Этот процесс познания себя через пробу, познания мира другого — не только в теории, «что-то почитать», а пощупать руками, ощутить, как это.

— Но он сначала должен выбрать. Впадают ли на этом этапе дети в ступор, когда им впервые предлагают что-то понять про себя?

— Конечно, впадают. Конечно, у них нет этих навыков. И, конечно, это ступор. Это такая постепенная работа. Вначале мы как-то пытаемся рефлексивность в них развить, чтобы они в принципе научились про себя думать и что-то говорить. А не отвечать: «Ну, нормально», «Ну, окей», «Ну, хорошо», «Ну, можно». С собой знакомиться все же интересно, и дети быстро начинают из себя доставать. И тьютор работает с тем, что ребенок достал… «Посмотри, вот ты говоришь вот так, вот так. Как тебе это? Что здесь важно? Что бы ты хотел? Какой твой интерес? Что хочешь попробовать?» — и через этот разговор постепенно выводит его на какое-то действие.

Внутренний ментальный эмоциональный клубок распутывается только об реальность. У ребенка есть обычно какие-то иллюзии про реальность, он же не знает, как все устроено. И он с этими образами живет. А тьютор ему говорит: «Смотри, вот ты тут намотал кучу ниток. Давай разложим одну, вторую, третью и пойдем попробуем». И они через опыт какой-то сталкиваются с реальностью, и тогда уже следующий разговор идет: «Ну как тебе? Что думаешь? Что хотел бы дальше?» – постепенно шаг за шагом что-то проясняется.

Пять лет жизни — на что, зачем?

— Давайте теперь к кризисам перейдем. Вот пандемия по сути социальный кризис. У вас есть какая-то история, когда одиннадцатиклассник, который должен был выбирать, поступать, очень хорошо справился с ситуацией?

— Вы знаете, для школьников, даже для выпускников, это вряд ли была ситуация выбора. Была нервная ситуация неопределенности. То есть они ничего не могли сделать. Им задерживали ЕГЭ, поступления, а они просто ждали, нервничали. 

Этот кризис больше ударил по взрослым, по рынку, по доходам, многие сильно пострадали. Но отсюда и для детей была какая-то сложность, когда родители были не в состоянии, например, оплачивать учебу, которая запланирована, и так далее. 

Знаете, это не ситуация выбора, а ситуация вынужденных ограничений или внешних обстоятельств, к которым надо подстроиться. И те, кто знал, что он хочет, продолжал действовать в своем направлении. И наши ребята так же учились онлайн, так же готовились к экзаменам, сдавали их, поступали. Я не думаю, что кто-то изменил свое направление из-за кризиса.

— То есть такого не было, что подросток видит, как, допустим, рушится ресторанная сфера, куда он собирался пойти, и он — раз, и меняет направление на противоположное? 

— На самом деле, нет такого, чтоб сферы совсем рухнули. Понятно, что всем тяжело, некоторые приостановились. Даже если говорить про туризм — он не рухнул, а переориентировался на внутренний. Мы все ждем, что рано или поздно мир откроется, и мы опять полетим, и все восстановится. 

А решения, которые принимают сейчас подростки, они же долгосрочные. То есть это не на полгода-год. Уйдет он сейчас учиться в какой-то вуз — по сути, это план на 5-10 лет. Кто знает, что будет? Поэтому я не думаю, что это сильно влияет на долгосрочные планы. 

Потом, знаете, даже если говорить про долгосрочные планы, мало людей, особенно подростков, которые планируют жизнь на пять лет вперед. Вот он поступает в хороший вуз. Если поспрашивать, как он себя видит через 5–10 лет — я не думаю, что у него есть четкая картина. У него пока есть план поучиться в хорошем вузе. И дальше посмотрим. Да и мы видим, что неважно, какой ты вуз оканчиваешь, а что ты дальше будешь делать — одному Богу известно.

— А на что тогда вы посоветуете ему опираться при выборе? На то, что он знает о себе или на что-то еще?

— На его интересы. Прежде всего. Это главный двигатель. Это то, что дает энергию, возможность во что-то погрузиться, углубиться, разобраться. 

Мы сейчас понимаем, что люди за жизнь осваивают несколько сфер. Мало кто после вуза продолжает работать по специальности всю жизнь. В этом смысле, мне кажется, совершенно неважно, с чего начинать. Решил ты стать экономистом — закончи экономический, пойди поработай годик-другой, поменяй потом. Или даже поучись пару лет и пойми, что тебе это не нравится, поменяй. Поэтому и выбор не такой критичный. 

Мы пытаемся им показать, что есть варианты перевыбрать. Он не идет сейчас в кабалу на много лет, всегда можно поменять, перевестись, это не страшно. В этом основное. Но если ты идешь из своего интереса — у тебя будет энергия что-то делать.

— Вам не кажется, что сейчас ситуация немного схожа с тем, что было в 90-х? Я вижу подростков, которые перепродают кроссовки, ведут стримы за деньги. В школе моего сына есть мальчик, который на уроке экономики выходит решать вопросы с акциями. Есть схожая ситуация в плане интереса к деньгам? И можно ли на этом что-то вырастить?

— Вы знаете, мне кажется, что оно не менялось. Есть и были всегда люди, которым было интересно раньше взрослеть и раньше зарабатывать, и они это делали — и в 90-е, и сейчас. Я в 80-е жил, летом работал на заводе грузчиком. 

Сейчас еще больше возможностей. Появился виртуальный мир, игровой мир, где они, естественно, плавают как рыбы и прекрасно себя чувствуют и умеют там зарабатывать. Иногда совсем немаленькие деньги, не говоря уже про блоггинг, соцсети и так далее. Для детей это становится вполне себе нормальным. 

Но это, на мой взгляд, не критичное изменение, потому что, вы правы, такое было раньше. Скажем так, были законные способы и незаконные. Если говорить о законных — их стало чуть больше.

— Я еще вижу параллели в том смысле, что многие дети сейчас говорят: нам не нужно высшее образование. И в 90-е тоже очень многие отказались от высшей школы. Как вы писали, американцы учатся постоянно и знают, что после каждого обучения они будут стоить больше.  А у нас девятиклассник может сказать: «А зачем мне, собственно, высшее образование? Я сейчас пойду работать стримером, там платят 100 тысяч и отлично».

— Вы правы, действительно есть такая тенденция. Ребята все чаще задают вопросы: «Зачем? Что мне это дает?» И чем ближе мы их приближаем к себе и к этой своей истинности, тем чаще они задают вопросы про эти пять лет. Мне надо положить пять лет жизни — на что? Зачем? Чтобы что произошло потом? И многие не находят ответы. Ну или ответы их не удовлетворяют. 

Это тренд, но это не значит, что они не хотят учиться и развиваться. Они просто не видят в вузе такой возможности для себя. Поэтому многие смотрят на Запад и ищут разные новые формы. Да и вузы тоже пытаются как-то подстроиться, придумывать новые общие программы — общегуманитарные, общетехнические, для тех, кто не может четко определиться в этом возрасте. 

В принципе, вопрос профессионального самоопределения непростой, и для этого надо созреть. Многие не дозревают и к одиннадцатому классу. И, сразу предвосхищая ваш вопрос — а как дозревают? — вот как раз через пробу и ошибки. Если у ребенка есть опыт выбора и проживания последствий выбора — у него хотя бы появляется этот горизонт видения на какое-то время, и он может что-то себе представить. 

Если за ребенка всю жизнь выбирают, и он следует за чужими решениями, у него этого навыка нет. И когда его потом в одиннадцатом классе спрашивают: «Куда пойдешь?» или «Кем ты хочешь быть?» — у него нет инструмента внутреннего для того, чтобы ответить на этот вопрос. Он обращает взор опять к родителям или к другим взрослым и спрашивает: «Ну, так вы скажите. Вы же мне всю жизнь говорили. А сейчас я сам должен? Я не умею. Я никогда это не делал». 

Если говорить о грустном, то человека можно дотянуть на чужих выборах до хороших академических высот. Он прекрасно будет разбираться в какой-либо науке, но личный выбор не сможет сделать. И я таких встречал, которым уже под сорок. Попадают в кризис более серьезный, понимают, что занимаются чем-то не тем, душа не лежит, плохо, удовольствия нет, а что делать — не знают. Не понимают, что это за ситуация даже, поскольку это какая-то внутренняя ситуация непонятная. 

Если ты с ней никогда не занимался и не разбирался, тебе вообще непонятно, как туда зайти, тебе просто плохо. И им приходится проходить весь этот процесс научения выбору в позднем возрасте очень болезненно. Но, тем не менее, возвращаясь к одиннадцатому классу,  не все могут сделать такой осознанный выбор, поэтому вот идут куда-то. То есть мало людей, которые действительно осознанно выбирают, куда они хотят пойти.

Главное — чтобы не было свободного времени?

— А разве сейчас буквально с пятого класса родители не настраивают ребенка на выбор? Вроде уже с пятого начинаются какие-то метания: «а куда?», «а что?», «а что ему интересно?». Причем многие родители не за шкирку ребенка ведут, а настойчиво спрашивают, стараются учитывать его интересы. 

— Там тонкая грань между развитием интереса ребенка, созданием возможности для выбора и тревожностью родителей, которые его пихают везде: давай-давай, тебе надо английский хороший, тебе надо музыку, то-се. И ребенок приходит к одиннадцатому классу с набором недовольств, нелюбовей. Ему надоело то, это, он не знает, что ему интересно. 

Более того, обычно у такого ребенка был какой-то интерес живой, он не нравился родителям. Например, футбол. Они не дали ему им заниматься, и у ребенка остался какой-то незакрытый гештальт. Он помнит, что бывает такое что-то, что можно хотеть и этим заниматься с удовольствием. В Москве много озабоченных родителей, которые просто нагружают ребенка кучей всякой деятельности в надежде, что таким образом снизят эффект неопределенности. Непонятно же, что будет — давайте заниматься всем тогда. И бедный ребенок, забитый и замученный, у него нет ресурсов… 

Слушайте, там такие расписания мне показывают — там вообще нет свободного времени! Некоторые вообще себе цель ставят такую: главное, чтобы у него не было свободного времени, не дай Бог он сядет и потупит в потолок. Так нельзя. И вот дети ходят и чем-то занимаются, особо не включаясь, чтобы родители отстали.

Они принимают мамину позицию: «Да, мне нравится английский», — сказал и сам заплакал. Таких ситуаций очень много.

Тем не менее, есть, вы правы, родители, которые понимают правильно, что надо учить его самостоятельно выбирать, пробовать. И они спокойно относятся к тому, например, что ребенок пошел, позанимался шахматами с удовольствием, полгода-год, научился чему-то, ну и надоело ему, пропал интерес. Окей, пошел дальше чем-то позанимался. 

У взрослых, естественно, возникает страх — надо же где-то добиться каких-то результатов. Но мне кажется, что это верно и важно, но желательно делать в той сфере, которая интересна. Добиваться чего-то в сфере, которая тебе не близка, мне кажется, очень вредно, болезненно. Дети, которых заставляют, сильно травмируются потом.

— Я знаю, что родители очень часто говорят: «Вечно ты все бросаешь».

— Да-да-да. С другой стороны, такое явление есть — образовательный туризм. Что такое туризм? Это безответственное потребление нового. И дети путешествуют по кружкам, занятиям. Походил, посмотрел. Да, есть такие, которые не углубляются, потому что не умеют, не привыкли прикладывать усилия. Это другая проблема, она более сложная. 

Все равно нужно найти что-то, что зацепит. Каким-то образом дело должно увлечь ребенка. И тогда у него появляется и энергия, и усилия, и он будет что-то делать, а пока вот он пробует.

— Вот вопрос пришел в чат: «Как быть с ребенком, который не знает, чем хочет заниматься? Как ему помочь найти себя? Иногда дети соглашаются с родителями, а потом бросают вуз, например, — потому что “не мое”».

— Это действительно последствия не своего выбора могут быть. Хотя, может быть, «не мое» — это реальность. Как можно проверить? «Проба» — святое слово, его нужно запомнить и использовать. Пробное действие отличается от результативного тем, что на входе мы не ожидаем результата. Мы делаем, чтобы попробовать и разобраться. Понимаем, что может не получиться. Потому оно и называется пробное действие, а не результативное. 

Попробовал, почувствовал, спросил себя: как мне — нравится, не нравится, продолжу, не продолжу? Это тонкий аккуратный процесс, в котором ребенку нужно больше помогать осознавать его чувства, отношения к делу. Ему может не нравиться не потому, что дело плохое и не его, а потому, что страшно, там незнакомые дети, и ему не совсем что-то подходит. Тогда можно аккуратненько подкрутить — и он пойдет и займется. А можно говорить: «Давай-давай!» — и у него будет наоборот сопротивление, и он не двинется дальше. 

Проба может привести к отсутствию результата, к неудачному результату. Попробовал — сказал «нет». Хочешь поступать в вуз по какой-то теме — пойди, эту тему попробуй, пощупай, узнай, что это такое. У нас много людей на пробах, когда погружаются в деятельность, в шоке, что, оказывается, все иначе. Вот, хочу быть стюардессой. Почему? Она летает на самолетах, люблю небо, красота и так далее.

Надо ли сталкивать детскую мечту с реальностью?

— Ну а как вы их погружаете? В самолет ведете?

— Чаще всего мы делаем игру какую-то. Моделируем деятельность стюардессы. И тут девочка понимает, что это, оказывается, не просто в небе, а надо носить подносы, отвечать на запросы странных людей, таскать какие-то ящики, мусор собирать и так далее. Оп-па! Вообще другой мир! 

Видите, а они вот из-за своих иллюзий принимают решение на пять лет поступать. Если есть возможности, мы, конечно, их тащим в самолет. Условно тащим в реальность. И там тоже совершенно разные реакции. Есть те, кто говорят: «Какой ужас! Это не мое», а некоторые наоборот влюбляются и говорят, что «это моя мечта, я туда» — и тогда вы их уже не сдвинете.

— Но всегда ли нужно тащить в реальность? Это же как с семейной жизнью. Если бы люди знали, что это все так, то, может быть, многие бы и не женились бы никогда. А тут детская мечта. Может, пусть мечтает, а с реальностью столкнется, когда будет взрослее и мозг будет другой? 

— Ну, да, вопрос такой непростой, философский. И здесь надо выбрать, что нам важно. Нам важно, чтобы он взрослел и зрел. Дети, если с ними открыто, честно и глубоко говорить, очень хорошо понимают и принимают взрослые вещи на таком уровне, который нам кажется вообще совсем недетским. 

Подростки — это как раз те люди, которые хотят быть взрослыми. Понятно, что мы их, скажем, не водим в морг и не показываем трупы. Естественно, их не надо во всю реальность погружать. Но какие-то вещи на допустимом уровне они вполне способны понимать. 

Они способны проводить границу между тем, что доступно и недоступно, и спокойно с этим жить. Он идет, например, в банк на экскурсию, и отмечает, что нравится, что нет — и честно себе признается: есть какая-то сфера непонятная, я не знаю, что это, она мне очень нравится, но пока не понимаю. Окей, будем разбираться постепенно. 

Но, тем не менее, знаете, этот вопрос: да если бы знал, пошел бы, а потом столкнулся… Ну, не знаю, это такое, вопросы судьбы.

Степень незрелости людей на выходе из школы такая, что можно не бояться и смело давать им зреть гораздо быстрее, больше и сильнее.

Сегодня молодежь занимается не совсем адекватными возрасту делами. Просто учиться за партой — это не воспитывает зрелость, самостоятельность и способность принимать решения. И мы это пытаемся перенести на потом, ожидая, что они когда-то созреют на чем-то, на каком-то материале, но это уже слишком поздно. 

Вот я как работодатель, когда ищу людей, то вижу, что 30 лет — а человек на уровне пятиклассника по зрелости. Он неспособен брать на себя ответственность, принимать решения, ждет инструкций, боится, он коммуницирует, контактирует снизу вверх, он не может быть равным сотрудником, он подчиненный, он ждет начальника и боится его. То есть он как был в школе, так и остался. И я не знаю, как это вывести в 30 лет. 

Вот это к вопросу, стоит ли их погружать в реальность так рано — мне кажется, что лучше рано. Знаете, у нас есть такие 15-летние ребята, с которыми можно обсуждать вещи очень взрослые, и они отвечают с такого уровня глубины и понимания, что иногда даже страшно.

— Вообще я довольно часто замечаю, опять же, в современных детях такую штуку: «А нам не показали. А нас не научили. А учитель не объяснил». Какой-то общий признак поколения. 

— Так же школа построена. Вы правы совершенно. Они же приходят в школу, где у них нет особого выбора, они должны следовать инструкциям. Они приходят на урок каждый день, урок ведет учитель, учитель знает, что делать, они не знают, что будет. Просто приходят, как солдаты, садятся и ждут, что с ними будет. И они к этому привыкают, они ни на что не влияют. Да, они могут в какой-то момент выбрать себе профиль и набор предметов. Но это раз в году он выбрал, а дальше опять с ним что-то происходит. 

Естественно, в этом происходящем виноваты все, а он — жертва. Школа так построена, что воспитывает жертвенную позицию. У нас на проектах «Вторая смена», «Заочка» обратная позиция — за все отвечает ребенок. И они приходят в пятом классе, и мы их спрашиваем: кто отвечает за понимание на уроке? Естественно, они говорят: учитель. Кто-то приплетает тьютора или еще кого-то. Как, — мы спрашиваем, — учитель может вас чему-то научить, если вы сами не учитесь? Как я могу тебя заставить что-то понять, если ты сам не пытаешься? 

До них очень быстро доходит. Мы не слушаем такие отмазки, типа детские разговоры «я не знал», «не сказали», «забыл», «потерял». Все достаточно жестко. Есть дедлайны, нужно все знать, сдавать, понимать и так далее. Им это нравится. Понятно, что не у всех получается, и нам приходится перебарывать уже эти наработанные, накатанные рельсы безответственности. Но многие на этом очень быстро вырастают, получают такой хороший внутренний стержень, умеют настаивать на своем, действовать из себя, добиваться своих целей. Иногда даже это боком мне выходит, потому что ходят, требуют, как им надо. Но это работает.

В каком возрасте он должен определиться?

— А вам не кажется, что свой главный выбор человек часто делает вообще лет в пять-шесть? Тот же ученый Ясон Бадридзе стал заниматься волками и даже жить с ними после того, как в возрасте 5 лет папа отвел его в лес, и он услышал вой волка. И таких примеров много. Это так? Может быть, этот выбор родителям как-то зафиксировать и на него опираться?

— Мне кажется, что мы живем в эпоху разнообразия и индивидуализации. Это говорит о том, что мы все очень разные. Есть такие люди, как вы говорите. Они где-то услышали зов, пошли и поняли в пять лет, что это их дело. Не вопрос. Есть такие, которые и в 55 ничего ни разу не слышали и до сих пор не понимают, их это дело или не их. 

Мы видим столько разнообразия, что даже формат вопроса «Может мы устроены так?» — он неуместный, потому что по-разному мы все устроены, и в этом загадка и вызов. Потому что у каждого свое: своя ситуация, свой путь, свои особенности, сильные и слабые стороны, свой контекст, семья, место и так далее.

— А как же возрастные вещи? Все равно же мы точно знаем примерно, что с мозгом происходит до года, до шести лет и так далее.  

— Вы же сказали: мы точно знаем примерно. То есть именно так и есть. Мы знаем, что что-то с мозгом должно произойти. Есть какие-то этапы развития и созревания. Таких периодизаций очень много, и они разные. И у нас нет точно одной, по которой мы всех меряем. Это с одной стороны. А с другой, у каждого ребенка этот переход происходит в разное время. И это ни хорошо, ни плохо. Это просто говорит о разнообразии. 

Человечество — это такой вид, который живет за счет того, что мы разные. Живет и выживает. Поэтому не стоит оценивать. Это давно уже обсуждается в сообществе, и вопросы нормы и нормирования, что так нельзя говорить — если у тебя в таком-то возрасте нету, то ты какой-то там…». Да, бывают какие-то критичные ситуации. Но начал ходить в полгода или в полтора, начал говорить в год или в три — вы можете найти массу людей, у которых эта разница огромная, а они к 20 годам ничем не отличаются от других, например. 

— Но вы же сами сказали, что в 11 классе человек уже может или как раз должен опираться на себя и выбирать. И если он не может, значит, где-то раньше что-то сломалось, школа поработала и так далее. Так он все-таки должен к этому возрасту определиться или не должен? 

— Давайте разделим. Сегодня общество ставит ребенка в ситуацию выбора в 11 классе. Это первое. Второе: кто-то к этому возрасту вырос и готов, и умеет, а кто-то — нет. Но мы не спрашиваем особо. Мы говорим, что все, ты закончил. У тебя следующий этап, надо выбрать. То есть эта зрелость внутренняя и готовность к выбору у каждого возникает в разное время. 

Есть такие пятиклассники осознанные и осмысленные, что их не сдвинуть, там тьютор работает просто ухом. Он просто сидит, слушает, как кто-то себе сам все спланировал, попробовал, сделал выводы и теперь планирует следующий шаг. А есть те, кто и к одиннадцатому классу: «Я не знаю», «Я боюсь», «Я стесняюсь», «Я не понимаю». 

И с этим внешним давлением надо как-то справляться. Но важно понимать, что мы все очень разные. Понимаете, здесь как раз важно научиться идти не от нормы, не от ожиданий, а научиться видеть его, какой он на самом деле. Очень часто взрослых эти вопросы почему-то не интересуют. Им важно быть хорошими родителями, в тусовке рассказывать, как правильно они все делают, а что там с ребенком происходит — вообще никто не замечает. 

Ты смотришь, ребенок уже полудохлый, все уже — выжали из него все соки. Но мама ходит и рассказывает, как круто она его ведет на очередную секцию и так далее. Пока где-то не взорвется. В этом смысле, мне кажется, сегодня основной процесс, который происходит у зрелых родителей и адекватных — они отворачиваются от нормы и поворачиваются к ребенку и начинают спокойно принимать вот эту диверсификацию, это разнообразие: а у меня он такой; это и не плохо, и не хорошо, он просто такой, ему такому нужно научиться жить, научиться с собой что-то делать, принять себя такого, а с чем-то смиряться. 

Это ж тоже вопрос непростой: что я в себе буду развивать, а с чем я буду жить, как есть. Потому что силы-то не бесконечны, мы не можем изменить все. Нам надо как-то сфокусироваться на чем-то. Это тоже мегавопрос.

— По поводу выбора есть еще такой вопрос. Я все время удивлялась, читая, как некоторые люди выбирали вуз в советское время. Например, «мы ехали с другом на поезде, он в один институт, я в другой, но он сошел в Костроме и пошел в сельскохозяйственный, ну и я заодно».  И потом человек не плачет от этого, не разрушается, а становится каким-то знаменитым агрономом. И такие вещи сплошь и рядом. Не преувеличиваем ли мы значимость выбора? 

— Это тоже был выбор. Просто такой спонтанный и странный, но, тем не менее, он же сам сошел с ним в Костроме и пошел в сельскохозяйственный. Но когда он подошел к этому институту, у него же был выбор туда не идти и сказать: я пойду пива попью, пока ты там свои дела решишь. Нет, он же зашел туда, и остался, и продолжил. Это как раз интересные такие случаи влияния людей друг на друга и на жизнь. Это другое. 

Но я бы это назвал знаками какими-то или предчувствиями. Я с этим очень люблю работать в своей жизни. Есть какое-то ощущение — что-то надо сделать: мне туда. И раз — там оказывается что-то новое, что тебя ждет. Это из серии магии какой-то, но я допускаю, что-то такое есть.

— То есть если человек задержался в том институте — значит, у него все равно есть внутри что-то, на что он опирается? 

— Конечно. Смотрите, если это выбор, как провести вечер — это, понятно, что не принципиально и не критично. А выбор вуза, где он пять лет потом учился, вряд ли был таков, что «я просто с другом хожу, мне делать нечего, поэтому хожу — сдаю». Все равно это же требует усилий и усердия какого-то, что-то надо делать для этого. 

Поэтому это все равно выбор. Может быть, люди не любят признаваться и осознавать, что это его выбор, его ответственность. Иногда здорово переложить это: да просто так получилось, так совпало. «А я че? Я ниче. Это оно само». А на самом деле, оно не само. Оно никогда не само. Мы всегда, осознаем или нет, мы делаем этот выбор.

С чем родителям надо смириться?

— Но какие-то внешние факторы все же стоит учитывать? Я помню, что в 90-е все мои друзья поступали на экономистов и юристов. И потом не могли найти работу. Они опирались то, что актуально здесь и сейчас. Сейчас на программистов многие учатся. 

— Вы знаете, мне кажется, что это как раз тот самый синтез. Конечно же, стоит учитывать. И надо это синтезировать. То есть находить место для проявления своего интереса во внешнем мире и давать ему жить. И в идеале, это место какое-то интересное, перспективное, прогрессивное, то, которое мне нравится, там, где я хочу быть. 

Это просто две стороны одного процесса. Я достаю это свое внутреннее и реализую его в этом мире. И да, мне надо смотреть на тенденции и  что будет дальше. Хотя если возвращаться к началу разговора, никогда не поздно перевыбрать. То есть это все равно не так критично, как кажется. 

Да, если ты хочешь быть врачом и идешь не на медицинский — конечно, тебе будет сложно. Есть профессии, которые требуют выбора заранее и долгой подготовки, это так. 

Но чаще всего, в моем окружении, во всяком случае, очень много взрослых после сорока делают новый виток — они идут на переподготовку. Это люди, которые уже освоили какую-то культуру деятельности базовую, они умеют что-то в одной сфере, достигли там определенных высот и вполне себе спокойно начинают с нуля в совершенно новом деле. Постепенно за пару-тройку лет выходят на нормальный уровень. Там через пять-десять становятся мастерами-профессионалами. А потом начинают искать новое.

— Кардинально новые сферы? Можете пример привести?

— Да. Слушайте, но это же новый стиль жизни, когда мы перестаем жить, чтобы работать, а работаем, чтобы жить. Надоела мне какая-то сфера, я не получаю удовольствия — иду развиваться в другую. Что здесь плохого? Я могу себе позволить. Я уже достаточно продвинутый в этой сфере, чтобы и зарабатывать себе на жизнь, и какое-то время выделять на переобучение, переквалификацию. Постепенно выхожу в новое. 

А некоторые сочетают и одно, и второе. Был он юристом, стал психологом, теперь консультирует как психолог по каким-то сложным юридическим вопросам. Это новый образ жизни.

Если мне пятьдесят, и я понимаю, что мне еще жить лет двадцать, я надеюсь, еще пару раз что-то поменяю.

— Нам прислали еще вопросы. Как быть семье, когда денег вообще нет — ни на английский, ни на репетиторов, ни на платный вуз, в случае, если на бюджет попасть не получится? Как быть семье, когда денег нет?

— Мне кажется, ответ очевидный. Семье надо учиться зарабатывать деньги.

— О! Интересный ответ.

— Если вы хотите купить что-то дорогое, то надо научиться зарабатывать деньги на дорогое. Это ж не семье, это же ребенку надо, понимаете? Тут вопрос, кто это спрашивает. Маме это надо? А готовиться к поступлению ребенку же. То есть, если маме рекомендовать — маме надо больше зарабатывать, а ребенку надо лучше учиться и готовиться, если он хочет на бюджет поступить. Ну да, надо быть гораздо лучше и круче для того, чтобы пройти.

— Говорят, что сейчас это непросто.

— Простите, ни один, ни второй вариант непростые. Все сегодняшние выборы и все ситуации, они непростые. И это очень важно. И важно готовить детей к тому, что не будет простых решений. 

Понятно, что я так провокативно предложил. Это же требует очень мощных изменений в себе — научиться больше зарабатывать, учиться так, чтобы попасть на бюджет. Это же мегавызов. Но если вы ставите планку, то как быть, чтобы это решить? Да, надо пахать.

— Ну да, это, наверно, вопрос принятия ситуации. Нас родители отдавали в первый класс, а забирали в десятом и не мучились каким-то выбором постоянным. Наши родители могли 30–40 лет работать на заводе и выходить с почетными грамотами на пенсию. Сейчас ситуация изменилась. Получается, что мы — первые, кто детям должен передать какие-то новые вещи. А откуда нам их взять? У нас самих их не было, по сути.

— Да хотя бы надо не передавать старые ограничения, кандалы, оковы.

— А вот вопрос пришел про бесплатное образование. Я так поняла, что это про школу спрашивают: «Бесплатное образование поможет поступить в вуз или хороший колледж? И как вы оцениваете его состояние сейчас?»

— Вы знаете, я не занимаюсь бесплатным образованием и, честно говоря, не разбираюсь в нем. Я как обыватель знаю, что есть школы хорошие, плохие, и в бесплатном образовании есть очень много достойных прекрасных школ. Понятно, что очень много — это в абсолютном количестве, а в относительном это несколько процентов. Но они есть. 

Мне кажется, у нас завышены ожидания от бесплатного образования. А государство, которое им занимается, у него нет таких целей. То есть ликбез, на идее которого строилось среднее образование всем, да, это так, но не стоит ожидать, что там все дадут. Даже дети, которые учатся в хороших школах, в вуз-то готовятся с репетиторами. Известно давно, и это очевидно, что индивидуальные занятия по подготовке к тестам гораздо эффективнее занятий в классе. Или малые группы. То есть малые группы подготовки прекрасно работают. И да, это стоит денег. 

Так это устроено было всегда, и ничего с этим не поделать. Конечно, есть дети, которые могут сами и способны самостоятельно заниматься, но это редкость, естественно. Большинство тех, кто поступает в хорошие вузы, занимаются с репетиторами, это тоже всем известно.

— Наш разговор подходит к концу. И я бы хотела попросить у вас какой-то мотивирующий спич, обращенный к подросткам и их родителям. Всем, кто сейчас волнуется, выбирая будущее. Что бы вы им сказали?

— Родителям, мне кажется, очень важно учить ребенка выбирать. Надо отпустить свои тревоги и стремления за него все решить и обеспечить ему счастливую жизнь, снять с себя груз этой ответственности и передать ребенку. Счастливую жизнь каждый может сделать себе только сам. Никто никому счастья не подарит. Чем раньше они начнут это понимать, и чем раньше начнут действовать сами для себя, тем лучше. 

Ну и родителям тоже будет легче. Они не отвечают за счастье ребенка. Вот найти эту границу своей ответственности «что я могу сделать» и как-то сбалансировать… Ну, это не просто пофигизм, что мне все равно, я безразличен к будущему моего ребенка. А заботиться о нем правильно и адекватно. Так, чтобы он сам смог построить свою жизнь так, как ему хочется и нравится. Вот, мне кажется, это самые сложные вопросы для родителей. 

А детям ничего не буду говорить, они все равно ничего не слушают в этом возрасте, поэтому смысла нет им спичи мотивирующие толкать.

Источник